В 1972 году Тим Бакли дал это интервью британскому журналисту
Стиву Тернеру.
Это интервью впервые опубликовано сейчас в журнале MOJO.
Если Тим Бакли был бы жив сегодня, я, вероятно, вошел бы с ним в контакт, чтобы извиниться. Вы, вероятно, не помните меня, сказал бы я, это я брал у Вас интервью в репетиционной студии в Голливуде в сентябре 1972 года, когда Вы готовились отправиться в тур совместно с Фрэнком Заппой. Дело в том, что я никогда не публиковал материалы этого интервью, и таким образом Ваш тогда только что вышедший альбом Greetings From LA не получил той рекламы, на которую Вы могли рассчитывать.
Это был мой первый приезд в Америку. Я был представлен Вам после того, как я обратился к Warner Brothers с просьбой взять интервью у одного из их артистов для публикации в Англии, и меня не снабдили предварительно никакими материалами о Вашем творчестве. Конечно, Вы заметили, что я не задал Вам ни одного вопроса ни об одной из Ваших песен. Если быть совсем честным, я тогда практически ничего не знал о Вас. Я видел Ваше фото, которое было напечатано на обложке Goodbye & Hello, и еще я слышал несколько Ваших песен в передаче Джона Пила Sunday Afternoon у себя в Англии - Once I Was, No Man Can Find The War и, конечно, Morning Glory.
Проигрывая заново запись, я ощущаю Ваше разочарование этим молодым англичанином, который, кажется, решил классифицировать Вас как рок-звезду, и который выглядел бледновато, когда Вы упоминали музыкантов вроде Эрика Долфи или Кшиштофа Пендерецкого. Но тем не менее, Вы сказали все, что хотели сказать. И сквозь пелену прошедших двадцати трех лет ясно различимо сияние Вашей упорной преданности своему искусству и решимости вырваться за установленные границы музыки.
И я прошу прощения за то, что не понял Вас в 1975 году. Я надеюсь, сейчас мы поладили бы гораздо лучше.
------------------------------------------------------------------------
Как Вы пришли к музыке?
Я заболел свинкой, и мама купила мне банджо, так я начал играть. Мне, наверное, было около одиннадцати. Я просто начал изучать музыку и связанные с ней вещи - учился читать ноты и учился играть некоторые песни. Затем я взял гитару и начал играть с группами кантри-энд-вестерн примерно с пятнадцати лет.
Вы работали в сети фолк-клубов в эти ранние времена?
В эти дни - 1962 и 1963 годы - сеть фолк-клубов только начала создаваться, и они были замечательны. В то время я обнаружил, что могу петь, и стал учиться делать это, потому что раньше я никогда этого не делал.
Так что Вы стали профессиональным музыкантом еще до окончания колледжа?
Еще до окончания школы. Я не учился в колледже. Я выпустил свой первый альбом в 1966 году, а в 1969 году меня "открыли".
И теперь Вы продаете все больше дисков с каждым новым альбомом?
Нет. Всех их было продано примерно одинаковое количество. Последний альбом [Greetings From LA] продавался лучше, потому что он оказался очень коммерческим. Его повсюду крутят по радио, и он продается намного лучше, чем некоторые более творческие альбомы, записанные мной ранее. На самом деле я не знаю точных цифр продаж. Я полагаю, около 80 или 100 тысяч. Примерно на этом уровне все время. Но у меня была пара, на мой взгляд, очень творческих альбомов, которые продавались совсем не так хорошо.
Вас радует перспектива оставаться секретом немногих?
Меня не волнует, если мне скажут: "Тебе больше не светит записываться в этом городе". Я все равно буду записываться и все равно буду творить. Мне не нужен этот "роковый мир", чтобы быть личностью, или быть музыкантом, или играть для слушателей. Все, что мне нужно - это выходить на сцену и петь.
Но если люди больше не захотят приходить на Ваши концерты?
Я позвоню Майлзу Дэвису и скажу: "Слушай, Майлз, весь Голливуд ополчился на меня. Можно, я приду и посижу у вас?" Он скажет: "Конечно, приходи", и я пойду к ним и буду петь с его группой и с ним. Меня совсем не волнуют продажи альбомов. Это славно, когда бизнесмены счастливы видеть меня, потому что это дает мне определенную степень свободы, но на самом деле я об этом не думаю. Единственная вещь, которую стоит принимать в малых дозах - это слава, потому что это такая вздорная ловушка. Если ты знаменит, тебе приходится играть множество концертов в разных местах, годами напролет. Тебе приходится жить в десятках отелей. У тебя нет семьи. У тебя множество женщин, но эти отношения пусты, ты не можешь наполнить их настоящим теплом и смыслом, ведь в каждом городе ты только на один день. Слава - это настоящая западня, если не принимать ее умеренно. В выпивке или в сексе вы можете забыть об умеренности, но любой творческий человек приговорен к славе. Это ужасно, на самом деле.
Не то, чтобы я намеренно избегал славы. Просто я слишком странный для этого белого среднего класса. Но я счастлив. Мне дано творить. Я не похож ни на кого, так что им приходится держать меня в своей компании. С Роландом Керком у них такая же досада. Никто не собирается отвергать Роланда, но и триста тысяч зрителей на его концерт не придут, как приходят на Rolling Stones. Роланд отдает слишком много, много больше, чем многие люди готовы принять.
То есть для Вас сочинять коммерческий материал так, как Вы полагаете, Вы поступили на Greetings From LA - нечто вроде поденщины?
В огромной степени. Ball and chain on the old brain! Хотя я не смотрю на это как на компромисс. Это просто часть моей жизни – будучи должен делать что-то в подобном роде, я стараюсь сделать это наилучшим образом. Вы тоже всегда стараетесь то, что делаете, сделать наилучшим образом, ведь так? Когда ваши идеи относительно определенного сорта песен исчерпаны, вы должны двигаться дальше. Во времена начала моей карьеры это были полу-роковые фолк-баллады, это была весьма творческая форма песни, потому что она заставляла тянуться и позволяла сказать очень много. Это была почти песня-пьеса. Но потом, когда я начал чаще выступать и в концертных залах собиралась все больше психоделическая публика, стало бессмысленно исполнять для них песни-пьесы, и я стал развиваться дальше, экспериментируя с ритмами и временными интервалами. Имея в наличии такой голос, я сам становился все более и более инструментом. Я все более и более становился "приложением" к своему голосу.
Вы стали рассматривать свой голос скорее как инструмент?
Я всегда был инструментом, но я не использовал его как инструмент слишком часто, потому что когда вы пишете песню, вы становитесь рабом текста.
Откуда пришла Ваша вокальная техника?
Я сам разработал ее. Основным источником моего вдохновения, я думаю, были классические музыканты – Пендерецкий, Булез, Мессиан. Если говорить о музыкальных формах, я не слушаю поп или рок-н-ролл. Я не читаю рок-журналы, хотя, я думаю, когда у вас нет других дел, вы читаете Down Beat, потому что в нем пишут интересные авторы, и пишут больше о музыке, чем о шоу-бизнесе. Шоу-бизнес – это неплохо, но я гораздо больше увлечен собственно музыкой – играя, исполняя, представляя ее.
Игра на гитаре так же важна для Вас, как и пение?
Все, что я сочинил, было написано для гитары, но сам я – не виртуозный гитарист. Слишком много действительно классных парней вокруг, чтобы самому становиться гитарным виртуозом. Со мной работает очень хороший гитарист, Ли Андервуд. Я не могу делить свое внимание между пением и игрой на гитаре. Я настолько полно отдаюсь пению, что не могу думать в то же время о гитаре.
Вы упоминали песни-пьесы. Что такое песня-пьеса?
Например, одна из моих песен, Goodbye & Hello – в полной мере песня-пьеса. Я полагаю, это что-то близкое к Курту Вайлю или Жаку Брелю.
Вероятно, она должна рассказывать какую-то историю?
Историю может рассказывать любая музыка, если только вы не дергаетесь под нее на вечеринке. Жак Брель рассказывает историю главным образом с помощью своих текстов, но когда я слушаю Джона Колтрейна, этот парень рассказывает мне историю своей жизни, просто играя свою музыку. Он рассказывает мне о Чикаго, и он рассказывает мне о Нью-Йорке и Гарлеме. Он рассказывает мне о своей жизни музыканта и о своей любви – просто своей музыкой. Так это преломляется в моем восприятии. Я не жду, что все остальные почувствуют это точно так же. Я не думаю, что вы должны стараться передать историю с помощью одних только слов. В действительности слова никогда не могут быть вполне адекватными, потому что слова, которые хорошо звучат в песнях, не всегда означают то, чего бы вы хотели от них.
Они также могут означать больше того, чего бы вы хотели от них.
Да, и наоборот! Говорить на своем особенном языке – это лучше всего.
Именно это Вы и делаете?
До известной степени. Когда мое вдохновение со мной. Музыка госпел и современная классическая музыка – это единственные ветви музыки, которым я на самом деле доверяю.
Но Вы действительно думаете, что Вы говорите на особенном языке?
Да.
Это дар Божий?
Нет. Это дар Человечности. Я ничего не знаю ни о Боге, ни о религии, ни о чем таком. Я просто верю в людей и в то, что может происходить между людьми. Поскольку я музыкант, я ощущаю власть музыки много сильнее, чем власть Бога.
Что это за власть?
Музыка. Это абсолютная коммуникация между людьми в пространстве и времени. Возьмите меня на политическое собрание – там отношения между политиками и между остальными людьми абсолютно лишены какой-либо близости, так что пространства нет. Я смотрю на музыку и религию – возьмем, например, госпел - и вот оно. Но я рассматриваю музыку отдельно от Бога. Люди могут делать это во славу Божию, но все, что происходит в этой ситуации, происходит потому, что люди поют посредством своих душ. Невозможно говорить на особенном языке, не имея абсолютно полной обратной связи с другими людьми. В этом самая суть черного джаза – Колтрейн, Майлз, Сесил Тэйлор, Эрик Долфи и другие. Я люблю не весь джаз целиком, но в нем есть по-настоящему великие люди. Но и в рок-н-ролле тоже есть. Хендрикс великий, Клэптон был великим. Но все же больше всего я люблю госпел и классику.
Вы собираете пластинки с записями госпел?
Я не собираю ничего. Я слушаю госпел по радио по воскресеньям. Под него здорово вести машину.
Ваши слова звучат так, будто Вы рассматриваете себя совершенно отдельно от рок-бизнеса.
Бизнес – это то, с чем я абсолютно расхожусь. Рок? Мне никогда не приходилось встречать рок-музыканта, с которым можно было бы поговорить больше пяти минут. О чем с ними говорить? С музыкантами, с которыми я играл, и с теми, с кем играю сейчас, у меня феноменальное взаимопонимание, но рок-н-ролл – не знаю ничего о нем. Люди, подобные Элтону Джону, сделали себе такое огромное имя, что я не понимаю, как им это удалось. По существу, это происходит из-за заурядности и посредственности последнего десятилетия.
Важны ли для Вас тексты песен?
Да, но сейчас трудно быть сочинителем текстов песен, потому что слишком много их развелось вокруг. Я помню, в середине шестидесятых не так уж много исполнителей писали себе тексты сами, и легче было проявиться как самобытному автору песен. Сегодня великое множество так называемых поэтов слоняются по стране и оказываются в шоу Дика Кларка. У каждого имеется свое послание к людям, разумеется, и невероятные глубины в их поэзии! Сейчас труднее быть поющим поэтом, чем пять лет назад.